День Людоеда
Итак, 3 октября 2018 года Совет Федерации РФ утвердит «людоедскую реформу» (официально называемую пенсионной), которую за несколько дней до того приняла Госдума. Собственно, никто от сенаторов ничего другого и не ждёт.
Расстрел Дома Советов, 1993 год.
Ждали от президента, это правда. Ждало и наивное большинство российского электората, недавно проголосовавшее на президентских выборах и никак не предполагавшее от Путина «подлянки» такого масштаба, ждали и аналитики — люди совсем не наивные, однако хорошо понимающие, чем именно обернется такое обнуление народного доверия для лидера, давно приговоренного Западом. То есть ясно было, что со всех сторон Путину не следует этого делать. Но он сел под камеры, записал свое обращение к народу и — самоубился. Это было 29 августа.
А дальше пошло два процесса: протест масс, выразившийся, в частности в собранном миллионе подписей под требованием о возврате к социальному государству и смене зарвавшегося правительства, и тупое продавливание властью своего пенсионного начинания под видом чуть ли не «рождественского подарка». Последнее сопровождалось немыслимым враньем и — что еще более поразительно — феерическим непониманием реалий, в которых живут эти самые массы, и, соответственно, непониманием того, как они воспринимают изливающуюся на них агитацию и пропаганду.
Когда-то было сказано: «Мы не знаем общества, в котором живем». Наверное, сказавший это Андропов был прав, но то незнание по сравнению с нынешним, держащемся на полном отрыве элиты от общества, — просто цветочки. А что всего страшнее, это добровольное и выпестованное незнание — незнание «низших», недостойных, так сказать. Не достойных их внимания. «Верхи» позволяют себе, и позволяют с вызовом, не знать жизнь «низов».
Это — принципиальное отличие нашей эпохи от всех прежних, это абсолютный разрыв со всем, на чем строилась русская культура, что поддерживало жизнь в России веками. Даже во времена царизма — при крепостном праве или при зарождении в целом чуждого русскому бытию капитализма — народ не был так далек и безразличен верхним классам. Что уж говорить об СССР, где права народа были закреплены в конституции сильнейшим образом, да и на деле, что бы ни болтали об «ужасном совке» антисоветски настроенные «вещатели правды», соблюдались. Закреплены они статьями о социальном характере нашего государства и в Конституции, по которой страна живёт сегодня.
Итак, зафиксируем: 3 октября 2018 года в России произойдёт (нет особых оснований в этом сомневаться) конституционный переворот. Совершит его высший законодательный орган страны — Федеральное собрание РФ.
А ровно 25 лет назад в России разыгралось другое людоедство, которое мы помним до сих пор, как вчера произошедшее, — расстрел Дома Советов и его защитников. Официально — 124 человека, по неофициальным, но весьма достоверным подсчетам, погибших около тысячи.
Выходит, 3 октября в России — роковая дата. Теперь уже — дважды роковая. Двадцать пять лет назад в этот день ельцинская власть расстреляла народ, вставший на защиту прежней конституции и законно избранного им парламента. В этот же день, спустя четверть века, нынешний парламент РФ утверждает пенсионную реформу (к которой уже приклеилось имя «людоедской»), нарушающую Конституцию РФ. Случайно ли такое совпадение?
Даже если так не было задумано (в чем возможно усомниться, поскольку вся история с повышением пенсионного возраста сплошь состоит из глума и демонстративных жестов), случайным совпадение не является, «метафизически» оно точно не случайно. Слишком уж выявляет подлинную сущность произошедшего со страной. Из-под «случайных черт» времени проступил, наконец, некий образ. Берусь утверждать, что это образ Людоеда.
Но это не гоббсовский Левиафан. Не государство с его явно не прекрасными чертами. Дело похуже.
Давайте посмотрим совсем немного назад — какие изменения произошли с бывшим советским обществом? Скажут: да, они огромны, ну и что?! Однако в россыпи новых событий и «черт» можно выделить доминирующую, основополагающую черту. Она в том, что теперь по отношению к простому народу, к тому самому большинству (и даже некогда «гегемону») — да и ко всему, что не «Я» — стало можно всё.
Вот придумали обобрать нищих, заодно поуменьшив людишек (дело приветствуемое, заметим, лукаво называемое «устойчивым развитием»), то есть реально уморить беднейшую часть населения псевдореформой — людоедство, беспредел цинизма, всем видная голимая ложь с экранов — и что? Да ничего, вы ведь хотели капитализма! Вот и глумится пригребшая к нему вовремя «элита». Вот он и пришел, не «шведский» или «американский» на выбор, как соблазняли когда-то чрезмерно доверчивого советского человека, а тот финальный вариант капитализма, который, оставшись один на мировой площадке, может себе позволить ничего не стесняться и «открыть личико». Нет ведь уже ничего, что бы его сдерживало. Нет никакой конкуренции двух систем, нет людей и партий, которые стали бы поворачивать назад и реконструировать прежнее. Иных уж нет, а те далече... Да и насчёт способности населения отстаивать свои права — большие сомнения. Зато есть вдруг появившееся право на господство и беззастенчивые разговоры «норковых» про мух и анчоусов, про введение избирательного ценза для бюджетников и прочих «недолюдей». Много чего есть нового. Это — климат, в котором произошло то, что произошло. А без него ничего бы и не было.
В общем-то, всё это не ново и подготавливалось все 25 лет с того памятного октября 1993-го. И мы хорошо помним, как тогдашний «президент всех россиян» Ельцин произносил в телефон страшную по своей разоблачительности уточняющую фразу: «А наших, наших сколько?». Разделение на «наших» и остальных началось именно тогда, при пересчете жертв Черного октября.
К новому климату постепенно привыкали, как к неизбежному глобальному похолоданию. Или как пресловутая лягушка к постепенному потеплению воды в кастрюльке. Только вот глобальное похолодание на планете — процесс долгий и не очень ощутимый, а изменение жизни в 1990-х было сокрушительным и данным ой как в ощущениях. Ну, за исключением ощущений тех, кто и сейчас не стесняется называть 90-е «святыми».
В Костромской области, 2018 год.
Регулярно и подолгу бывая в российской глубинке, я видела, как это происходило. Помню самое начало. 1990 год, прошли первые демократические выборы. Деревенская соседка — пенсионерка тетя Катя смотрит телевизор, где распинается о фермерстве пухлощекий представитель новой политической генерации — молодой министр финансов. Мудрая тетя Катя горестно комментирует, сильно окая: «Фермеры... это кто ж на ком пахать-то будет, ангел мой, ты на мне али я на тебе? Это кого ж мы навыбирали! Одна романтика!» Рядом с ее домом — развалюха (забора нет как класса), там живут старая бабушка и ее внук, пацан лет пятнадцати. Внук растянул между двумя столбами веревку, повесил на нее картонку: «Частное владение». Гордая картонка полощется по ветру, тоже знаменуя новую эпоху.
Через год. Впервые не засеяны поля. То есть они как бы засеяны овсом, но выросли васильки. Местные начальники: директор фабрики, главный инженер, главный электрик — стали «фермерами», взяв бывшие колхозные поля в пользование. И — результат налицо. Сосед, инвалид войны, всю жизнь проработавший трактористом, смотрит на эти поля молча, из единственного глаза стекает слеза. Потом двухдневная эйфория в августе: «Ну наконец-то порядок наведут! Сил уже терпеть нет!» — и... И всё.
Ещё через год. Поля заросли бурьяном в пояс, фабрика в ближайшем посёлке, где работали все местные, давно стоит. Подросший «бабушкин внук» выпил с приятелями какой-то дряни, в изобилии наводнившей страну, и его парализовало. Бабушки уже нет в живых, этот несчастный молодой парень лежит без особых перспектив в райцентровской больничке, загибающейся, как и приписанное к ней население. Его дальний родственник, недавно еще справный мужик и староста этой деревни, попробовавший было «урвать» от приватизации и даже обзаведшийся какой-то техникой, начал пить (отчего — пить-то? раньше не пил), и фермерское дело не пошло. Хотя, конечно, не поэтому оно не пошло. Пьянка — следствие. В подпитии он приходит на наше крыльцо, просит у моей мамы на опохмел и говорит еле разборчиво: «Сергеевна, ну когда же коммунисты придут и меня посадят? Уж скорее бы. Меня же сажать надо! За воровство. Я — вор. Когда они придут уже?» Вор — это про какую-то ржавую колхозную сеялку, полученную под фермерство. Другие в это время осваивают горизонты приватизации в Норильске и на иных гигантах советской промышленности и, что характерно, не рефлексируют. А рефлексирующий костромской дядька берет в результате из больницы молодого незадачливого родственника и начинает за ним ходить (постепенно выхаживая). Хотя потом всё равно сгорает — и в переносном смысле, и буквально, вместе с домом.
Отчаяние, охватившее российское постперестроечное село было зримо и ужасно. Молодежь спивалась, вешалась (как повесился в те годы безо всякой причины внук мудрой соседки Кати) и инако пополняла поселковое кладбище. Выросло оно за считанные годы от нуля. А поля заросли уже не бурьяном, а вполне солидным березняком и соснами. Теперь в этих рощах угадать бывшие сельхозугодья просто невозможно. Страна потеряла, по разным оценкам, от 4 до 7 миллионов своих жителей. В глубинке они даже не пересчитаны. Те, кто пережили то обрушение жизни, приспособились к новым условиям, мужчины вахтово уезжают ставить дачи и бани успешному городскому слою и только пересылают деньги семье, а женщины пробавляются «собирательством» — грибы, ягоды, недорого отдаваемые в потребкооперацию. То есть село успешно вымирает.
Это всё хорошо известные вещи. Как и то, что сельская медицина истреблена как факт, а школы и библиотеки в глубинке повсеместно закрываются. Слушать, видя эту картину действительности, «сказки Шахерезады» от правительства и президента о растущем долголетии и заботе о здоровье населения — просто невыносимо. И это невыносимо огромному, подавляющему большинству нашего народа.
На что же ставка отчаянных авторов начатого «пенсионного убийства»? Почему они не боятся? Это, согласитесь, интересный вопрос. Ведь они на что-то рассчитывают, как-то намерены выскочить победителями. Как, если обнищание населения неизбежно, и ему нечего будет терять, кроме своих цепей? Расчет только на новые танки (возможно, и не без того), палящие по людям «а-ля 1993-й»? Думается, нет.
В чем разница между ситуацией девяностых и сконструированной сейчас?
В том, что конструкторы заложили в схему войну всех против всех. Войну не политическую, классовую, а социальную и, что всего хуже, на «ядерном», как иногда говорят, уровне общества. Как спасалась та же глубинка, где враз закрылись все производства, в девяностые? Ведь на огороде только не проживешь. Правильно, за счет пенсий своих стариков. Где-то и их переставали платить, точнее, надолго задерживали. Но потом всё же пенсионеры получали долгожданную. И жила на эти денежные крохи вся их семья. И, между прочим, бабушек и дедушек стали зримо больше, чем прежде, в семье ценить. Это клинический факт.
Что же предлагается теперь? Неработающие люди пенсионного прежде возраста — а никто ведь не сомневается, что они не будут иметь в течение пяти лет ни работы, ни пенсии — окажутся «нахлебниками» в собственных семьях, и без того не шикующих. (Шикующие на этом уровне процесса неважны, их меньшинство.) То есть, страшное и вынужденное, спровоцированное властью внутрисемейное недоброжелательство и даже вражда станут новым фактором нашей жизни. Фактором психологической нестабильности, в чем-то очень удобной для людоедов. Ведь им менее всего нужна консолидация общества против них и их аппетита.
Столетиями формировавшийся уклад жизни с опорой на традиционную, воспринимающую себя как целое семью, не разрушенный ни при индустриализации и массовом перемещении населения из деревни в город, ни в постперестроечное время, когда, несмотря на все мировые и местные тренды, нуклеарная семья в России всё равно сохранилась, сейчас — под серьезной, абсолютно реальной угрозой. Не будет не только поддержки со стороны бабушек в пригляде и воспитании внуков (эти бабушки станут бегать в поисках грошового заработка). Не только матери останутся наедине с проблемой, куда пристроить ребенка в отсутствие яслей и садов и как сделать, чтобы ретивые ювенальные службы не забрали его за «безнадзорность». Не только совокупный доход семьи уменьшится на размер бабушкиной пенсии и — легко прогнозируемый результат реформы — неизбежного «пенсионерского демпинга» зарплат. Не только молодежная безработица породит вражду в целом между младшим и старшим поколениями. Та же ржа станет разъедать конкретные семьи. Ну чем не результат для Людоеда?!
Нанеся удар в самое средоточие нашей жизни, пока еще не разрушенной и способной к восстановлению, этот глобальный капиталистический Людоед может быть почти гарантирован от победы социального сопротивления ему. Во всяком случае, гримасы и ужимки, которые мы сейчас наблюдаем, говорят о его большой уверенности.
Может ли что-то сделать сопротивляющееся общество? Ну, во-первых, оно не должно прекращать свое сопротивление, не должно рукой махнуть: «Всё уже проиграно, они могучи, а я маленький такой!» Оно, во-вторых, должно наращивать свою консолидацию и становиться действительно гражданским обществом (пока это только зародыш, только потенциальная возможность). И, в-третьих, оно не должно скатиться в оранжевый уличный протест, быстро превращающий всякую пошедшую этим путем страну в максимально удобную для поедания всё тем же Людоедом.
Наше незрелое, несформировавшееся гражданское общество сейчас перед страшным вызовом. Огромную роль в том, как будут поворачиваться события, играет, как всегда, интеллигенция. Ведь именно она имеет голос в общественной дискуссии и обязана формировать ее повестку. Советская интеллигенция в целом оказалась потеряна в перестройку для настоящей народной борьбы в силу своей ангажированности Западом, а далее успешно прикормлена тем самым Людоедом. Иначе не взросла бы та возмутительная народофобия «дельфинов», которая только и могла довести положение дел до сегодняшнего. И не зря практически не слышно критики пенсионной реформы со стороны наиболее рьяно отстаивающих западные ценности и всегда критикующих российскую власть либералов. Да и откуда бы взялся этот протест «пчёл против мёда»? Народ и его право на жизнь в набор их ценностей не входят.
Брошенный второй раз за последнюю четверть века государством народ должен сам и найти выход, и сохранить государство. Это трудно, но не невозможно.
А день 3 октября, если высшая власть, ответственная за государство и за народ, решит ими «позавтракать», теперь закономерно войдёт в историю России как День Людоеда.
Мария МАМИКОНЯН, ИА «Красная весна».
Позже опубликовано в № 41 (1198) газеты «Брянская правда» от 12 октября 2018 года.