Они защищали тебя, Ленинград
В трагической истории Ленинградской блокады этот день навсегда остался светлым, по-настоящему праздничным — 27 января 1944 года. Войска Ленинградского, Волховского и 2-го Прибалтийского фронтов победно провели Ленинградско-Новгородскую стратегическую наступательную операцию, разгромили красносельско-ропшинскую группировку вермахта, которая осаждала многострадальный город. Операцию называли поэтично — «Январский гром». Это была настоящая победная весна среди зимы! Гитлеровцев окончательно отбросили от стен города Ленина.
ВЕЧЕРОМ Ленинград салютовал победителям и праздновал окончательное освобождение города от блокады, которая продолжалась 872 дня. Сегодня нам трудно представить, насколько важен был для ленинградцев тот салют… Почти все оставшиеся в живых жители города в тот вечер вышли на улицы, чтобы увидеть в небе этот росчерк победы, знак освобождения.
За залпом залп гремит салют.
Ракеты в воздухе горячем
Цветами пёстрыми цветут.
А ленинградцы тихо плачут.
Ни успокаивать пока,
Ни утешать людей не надо.
Их радость слишком велика —
Гремит салют над Ленинградом!
Их радость велика, но боль
Заговорила и прорвалась:
На праздничный салют с тобой
Пол-Ленинграда не поднялось… —
писал Юрий Воронов, поэт, переживший блокаду подростком.
Ленинградцы и красноармейцы у приказа войскам Ленинградского фронта о снятии блокады города.
Непокорённые
Но путь к этой победе был для великого города «хождением по мукам». 872 дня блокады, смертельная первая блокадная зима… Город не сломался в схватке с бесчеловечным врагом, выстоял в окружении, в убийственном кольце, преодолевая голод и бомбёжки. Из промёрзших цехов и верфей на фронт шли танки, пушки, автоматы, подводные лодки... Защитникам Ленинграда удалось в условиях блокады провести по Дороге жизни, по дну Ладожского озера три магистрали: телефонный кабель, трубопровод и линии электропередачи. Блокадный город получил связь с Большой землёй, получил топливо и электричество. Это было техническое чудо, не имевшее аналогов в мире. Ленинград погибал, но не сдавался — и стал символом стойкости и доблести, символом всего советского народа. И каждый гражданин огромной страны мог повторить вслед за казахским акыном Джамбулом: «Ленинградцы, гордость моя!»
В последние десятилетия нам пришлось столкнуться с атакой на все наши святыни. Борцы с советской идеей повторяют «зады» доктора Геббельса: «А может быть, нужно было объявить Ленинград «открытым городом» и отдаться на милость врагу? Ведь это так гуманно — капитулировать, но сберечь жизни людей». Эти размышления не только бесстыжие, но и лукавые. Нужно ли напоминать, что гитлеровцы вели в Советском Союзе войну на уничтожение — а уж Ленинград и подавно намеревались стереть с лица земли. Они знали толк в идеологическом противостоянии, сражались не только с армиями, но и с символами — и не позволили бы существовать колыбели Революции.
Это не домыслы. Генерал Эдуард Вагнер писал: «Не подлежит сомнению, что именно Ленинград должен умереть голодной смертью». Есть свидетельства и о схожих планах Гитлера, Геббельса и прочих «сверхчеловеков». Они надеялись, что сумеют сломить моральный дух города и страны — военными преступлениями, голодом, расправами. И капитуляция обернулась бы казнями десятков тысяч ленинградцев. Прежде всего — коммунистов и комсомольцев. Но Ленинград остался неприступной крепостью. Город выдержал долгую осаду — и враг не прошёл. Это единственный такой случай в истории Второй мировой войны!
Продолжаются атаки и на политическое руководство Ленинграда, на партийных лидеров блокадного времени. Стыдно пересказывать эти измышления по поводу А.А. Жданова. Процитирую американского журналиста Гаррисона Солсбери: «В Смольном он работал час за часом, день за днём. От бесконечного курения обострилась давняя болезнь, астма, он хрипел, кашлял… Напряжение зачастую сказывалось на Жданове и других руководителях. Эти люди — и гражданские, и военные — обычно работали по 18, 20 и 22 часа в сутки, спать большинству из них удавалось урывками, положив голову на стол или наскоро вздремнув в кабинете. Питались они несколько лучше остального населения. Жданов и его сподвижники… получали военный паёк: 400, не более, граммов хлеба, миску мясного или рыбного супа и немного каши. К чаю давали один-два куска сахара. При такой диете они худели, но не изнурялись, никто из высших военных или партийных руководителей не стал жертвой дистрофии. Но их физические силы были истощены. Нервы расшатаны, большинство из них страдали хроническими заболеваниями сердца или сосудистой системы».
В 1944-м, после окончательного снятия блокады, Жданова перевели в Москву. Он работал над новой Программой партии, считался возможным преемником Сталина. Но к тому времени здоровье его было подорвано, и главный идеолог партии умер 31 августа 1948 года после долгой кардиологической болезни.
Верь этому, товарищ!..
Город не выстоял бы и без идейной, моральной поддержки. В блокадном Ленинграде жили и творили писатели, музыканты, артисты. Город и в смертельной опасности оставался культурной столицей. Осенью 1942-го артисты театра Музкомедии подготовили для ленинградцев премьеру — «Раскинулось море широко», героическую комедию по пьесе Всеволода Вишневского. Настоящий коммунист, Вишневский был вожаком литературного и театрального Ленинграда. Единственный из писателей кавалер и царских, и советских боевых орденов, автор классической революционной «Оптимистической трагедии», он не почивал на лаврах, а самозабвенно служил, отстаивая свои идеалы. Как жаль, да просто стыдно, что сегодня мы редко вспоминаем и его драматургию, и его публицистику!
В блокадные годы к обязанностям бригадного комиссара он относился на редкость ответственно. Почти каждый день Вишневский выступал перед матросами, перед рабочими, перед истощёнными, отчаявшимися людьми — и они ждали его слова. А яростные радиоречи Вишневского из осаждённого города звучали на весь Советский Союз. «О Вишневском много рассказывают как о талантливом массовом митинговом ораторе, о трибуне, способном увлекать народные толпы, полки солдат, бригады морской пехоты… Это всё так: я слышал его выступления в блокадные дни перед моряками. Он и вправду, как никто, мог воздействовать на совершенно разных людей, наэлектризовать их, вызвав в них пламя гнева, ярости, высокой гордости прошлым Родины, подвигами отцов», — вспоминал писатель и филолог, защитник Ленинграда Лев Успенский.
Вишневский и мыслил, и рассуждал патетически, видел историческую перспективу, видел будущее нашего народа. И его речи возвышали слушателей, вселяли отвагу и уверенность в победе. «Как после бурь и наводнений, как после войн и долгих испытаний неизменно поднимался и хорошел Ленинград, так будет и впредь. Верь этому, товарищ, брат, друг. Ты сын великого, самого великого, поразительного народа, чья мощь, гений и творческие силы необъятны. Всё залечим, всё отстроим… Это будет! Порукой этому — вечная жизнь России, беспредельная мощь её духа, трудоспособность её, бескрайняя жизнетворящая сила». Это сказано в первую блокадную новогоднюю ночь, в самую горькую зиму.
Конечно, он знал и страшную правду блокады. Его дневник полон трагических записей: «Вчера одна из служащих с плачем умоляла комиссара госпиталя дать ей картофельных очистков. Муж её на войне, у неё четверо детей. Но где же комиссару взять очистки, если в Ленинграде сейчас картофель не чистят, а только моют?» Писателю полагалось генеральское довольствие, но и его не хватало для поддержания сил в бесконечной веренице дел.
И Вишневский, пройдя через госпитали, через дистрофию, дожил до прорыва блокады, когда моряки-балтийцы обняли бойцов Волховского фронта. Он не скрывал слёз и повторял как заклинание: «Наступать, ленинградцы, бить немецких фашистов нещадно, пока не будут они кончены! Кровавая пена уже на губах врага, дави его крепче, злее, сильнее, дави, друг, не ослабляй накала, нажимай!» Возмездие пришло. Май 1945 года Вишневский провёл в Берлине, в штабе Василия Чуйкова. А Ленинград встречал победителей триумфальными арками, которые зодчий Никольский создавал первой блокадной зимой.
…В первые дни войны всемирно известный 35-летний композитор Дмитрий Шостакович решил добровольцем пойти в армию простым солдатом. Ему отказали: «Вы нам нужнее как композитор». В то время он написал несколько песен, включая известную «Клятву наркому» на стихи Виссариона Саянова. Но не мог смириться с тем, что его участь — только слагать мелодии. Шостакович с азартом дежурил на крышах домов, участвовал в строительстве противотанковых укреплений, наконец как доброволец поступил в состав пожарной команды. Получил каску, пожарный комбинезон, научился работать со шлангом, натренировался орудовать щипцами для сбрасывания «зажигалок»…
Чуть позже появилась ещё одна фронтовая песня Шостаковича — «Фонарик» на стихи Михаила Светлова: «И тогда карманные фонарики \\ На ночном дежурстве мы зажгли». Правда, в песне речь шла о Москве, но впечатления у Шостаковича были, конечно, ленинградские.
20 июня 1942 года в США вышел номер журнала «Тайм» c портретом Шостаковича в пожарной каске на обложке. Гениальный музыкант на фоне горящего города… Лицо утончённого интеллигента — и пожар войны. К тому времени на весь мир уже прозвучала Седьмая симфония. Её он начал писать летом 1941 года, в Ленинграде, под скрежет вражеских налётов. Композитор жил тогда на Каменноостровском проспекте. Там сложились в единое целое первые три части Ленинградской симфонии. Стало ясно: композитор не только отдавал все силы обороне родного города, но и создал музыкальный эпос Великой Отечественной.
Но премьера симфонии состоялась в Куйбышеве, в эвакуации. Несколько раз Шостакович отказывался от отъезда. Уклонился от «побега» вместе с консерваторией, в которой преподавал. Потом из Ленинграда вывезли филармонию — и снова без Шостаковича. Но в конце сентября второй секретарь Ленгоркома Алексей Кузнецов распорядился категорически — и композитор был вынужден подчиниться. 1 октября Шостаковича с семьёй переправили на Большую землю.
В разлуке каждый день ему вспоминался Ленинград: «С болью и гордостью смотрел я на любимый город. А он стоял, опалённый пожарами, закалённый в боях, испытавший глубокие страдания войны, и был ещё более прекрасен в своём суровом величии… Как было не любить этот город… не поведать миру о его славе, о мужестве его защитников. Моим оружием была музыка», — вспоминал композитор, чья симфония стала самым ярким художественным образом трагедии и славы Ленинграда.
А в стихах формулу подвига нашла Ольга Берггольц — советская поэтесса, которая в дни блокады почти ежедневно обращалась к ленинградцам по радио, помогала выстоять, не сдавалась ни голоду, ни отчаянию. Это — из надписи на граните Пискарёвского мемориала:
Они защищали тебя, Ленинград,
Колыбель революции.
Их имён благородных мы здесь
перечислить не сможем,
Так их много под вечной охраной
гранита.
Но знай, внимающий этим камням:
Никто не забыт и ничто не забыто.
В этот день, отмечая годовщину победного «Январского грома», мы отдаём долг памяти жертвам Ленинградской блокады, тем, кто «бился на Ладоге, дрался на Волхове, не отступил ни на шаг!». Все они — победители. Сегодня на официальной политической карте мира нет такого наименования — Ленинград. Но мы не забудем этот город, это священное слово, в котором и боль, и гордость, и труд, и победа. Наши нынешние трудности несравнимы с теми, ленинградскими. И как важно сегодня оценить высокий смысл блокадного подвига и пророческую силу слов Всеволода Вишневского: «Выстоим. Верь этому, товарищ!»
Арсений ЗАМОСТЬЯНОВ, заместитель главного редактора журнала «Историк».